Quote (KTHCH)
спастибо, biggrin настальгия по юности проснулась при виде...
-Мне эти фото напомнили об этом недавно найденном рассказике. Я не знаю когда это написано, стихотворение РОДИНА принадлежит этому-же автору . 
А. Косони. "КОММУНИСТЛАР - ПАРАЗИТЛАР"
Как большинство моих ровесников, я работал в колхозе. Отец вернулся из Советской Армии психически искалеченным, часто и подолгу находился в больницах на излечении. Мама ухаживала в полевых яслях за детьми тех, кто работал в поле. Мое участие в колхозных работах было почти обязательным.Мы, дети, выполняли те же самые задачи, что и взрослые: обрабатывали гряды хлопчатника, собирали яблоки в колхозном саду, косили сено, - делали все, что скажет бригадир, звеньевой, табельщик. Работы было много, хватало на всех. Забегая вперед скажу, все, кто жил в сельской местности Средней Азии, имели почти одинаковую судьбу. Мы были обязаны работать в колхозах и совхозах только ради того, чтобы выполнять непомерно высокие планы, спускаемые сверху. А той мизерной суммы, которую нам платили, хватало едва ли прокормить семью. В 1990 году уважаемый мной тогда Александр Солженицын в своей статье в "Комсомольской правде" утверждал, что вся Средняя Азия является "подбрюшьем" России и кормится за ее счет. Случайно или нет, но именно после таких выступлений шовинистического толка национальная рознь и межнациональная война на территории СССР разгорелись с особой силой.
Шовинистов хватало у всех наций, и они главные виновники трагедии. Господин (...) Солженицын! (...) не Россия кормила нас, и не мы кормили Россию. Все мы вместе взятые работали на ненасытные аппетиты Политбюро и Советскую Армию. Каждый кусок хлеба нам давался ценой огромных усилий и невероятных жертв, принесенных моими односельчанами, земляками и всеми поколениями жителей Средней Азии.
Моя семья похоронила двоих моих братьев и трех маленьких сестер только потому, что мама работала на колхоз, в то время, как она должна была ухаживать за своими грудными детьми. Миллионы маленьких братьев и сестер не дожили до наших дней только потому, что миллионы беременных мам обязаны были ежедневно тысячу раз согнуться для того, чтобы собрать сотни килограммов хлопка, чтобы партийные босы республики могли рапортовать Москве о выполнении и перевыполнении плана на сотни тысяч тонн этого мягкого белого вещества.
И наше детство было принесено в жертву мнимому призраку несостоявшегося коммунизма, лежащего сейчас, как груда ржавеющего металла, в виде десятков подводных лодок на причалах Североморска. Каждая из этих подводных лодок, а также десятки тысяч танков и самолетов, миллионы единиц оружия и оммуниции, разбросанные по всей территории СССР, оплачены каторжным трудом моих родителей, односельчан, а также оплачены нашим детством.
Жалуюсь ли я на свое прошлое, на свое детство?
Нет и нет! Мы жили и не знали, что существует другой мир. Как-никак, мы играли, бегали, плакали, смеялись, гоняли мяч, тихо влюблялись и тихо страдали. Плакали, когда нас били, но обиду больше трех дней не держали. Крали яблоки в колхозном саду, но никто из нас вором не стал. Но потом мы таких воров видели, воров, грабивших всю страну (...).
***
Мне было 12 лет, и я работал в колхозе. Был июнь месяц и температура доходила до 45 градусов. Мы были заняты обработкой рядов хлопчатника. Однажды вечером после работы кишлачный бригадир позвал меня и моего друга Абдумалика к себе и заявил, что завтра рано утром, часов в 6 мы обязаны явиться на полевой стан бригады и помочь известному в нашем колхозе повару Хурром-бобо готовить пищу для участников выездного партийного собрания колхоза. Мы не должны опаздывать и сделать все по-совести.
Восторгам не было конца. Во-первых, помогать Хурром-бобо на полевом стане куда легче, чем работать под 45 градусной жарой в открытом поле.
Во-вторых, если будет готовиться пища - это значит, что нам что-то достанется. Хурром-бобо мы знали очень хорошо, и он всегда, где бы ни готовил пищу, первым делом кормил детей. Ну, а в-третьих, тогда у нас не было возможности каждый день или даже неделю есть плов или другие мясные блюда. Мы жили куда скромнее.
Рано утром на следующий день мама разбудила меня и сказала, что приехал Абдумалик. Я быстро умылся, отказавшись от нехитрого завтрака, зная, что сегодня мы наедимся вдоволь. Каждый день перед уходом на работу мама давала мне узелок с лепешками и курагой, реже - с конфетами.
Когда мы с Абдумаликом на велосипедах прикатили на полевой стан, Хурром-бобо уже обезглавил небольшого барана. Поздоровались и сходу подключились к работе. Подмели полевой стан, полили водой, помыли посуду, расстелили достархан и стали помогать Хурром-бобо разделывать тушу барана. Хурром-бобо спросил нас, голодны ли мы? У нас не принято отвечать, что голодны, также как не принято жаловаться на усталость или здоровье. Это - признак неуважения. Мы ответили, что у нас все в порядке. Хурром-бобо сказал, что сейчас пожарит немножко печени, почек, сердце и мяса, и мы позавтракаем. Радости нашей не было конца.
Разделка туши барана, без которого у нас в Средней Азии не обходится ни один праздник или другое мероприятие, - это целая церемония. Перед обезглавливанием читается специальная сура из Корана. Разделка идет в строгой последовательности. А после нее мясник жарит немножко мяса - на пробу и угощает ей всех, кто ему помогал. Вот и Хуром-бобо поджарил мяса, пока мы с Абдумаликом возились с вынутренностями барашка. В этот момент откуда-то появился бригадир с тремя поливальщиками. Они и съели весь ляган мяса, уже приготовленного для нас. Один из поливальщиков вроде бы пригласил нас, но бригадир сказал, что ребята поедят позже.
Хурром-бобо успокоил нас, сказав, что сейчас мы будем готовить большой обед и первыми поедим.
Все, кто знаком с кухней народов Средней Азии, знает, что ничто не сравнимо с приготовлением жареной баранины. В накаленное до дыма масло кладется свежеразделанное мясо и добавляется огня. Мокрое от собственного сока, брошенное в раскаленный казан, мясо начинает танцевать, шипеть, трещать, постреливать, разбрызгивая капли кипящего масла. За километр слышен аромат баранины, приправленной специями. Что уж говорить о нас с Абдумаликом, работавших возле казана. Хурром-бобо успокаивал нас: "Потерпите, сынки, вот уже скоро поедим".
Как только мясо было готово, как из под земли, возникло человек сорок во главе с парторгом колхоза, одноглазым Каюмовым. Сразу же сели за приготовленный достархан и съели абсолютно все.
Днем раньше бригадир говорил, что партактивистов будет человек 20-25, не больше. Хурром-бобо с таким расчетом и готовил пищу, но их пришло в два раза больше. Мы опять остались ни с чем. Абдумалик стал нервничать. Но Хурром-бобо опять успокоил нас, сказав, что вот плову мы наедимся вдоволь, только потерпите.
Ну, что поделаешь, для нас это не первый раз, мы почти привыкли ходить голодными. Хотя не очень-то просто ходить голодным вокруг казана, в котором готовится манящее мясо, и не поесть - это так не просто.
Немного раздасованные, разочарованные, мы занялись чистокой ляганов, помыли всю посуду, расстелили по-новому достархан. В это время подошел бригадир со свежими душистыми лепешками, арбузом, дынями и разными фруктами. Все это разделили, расставили разными частями. Там, где сядет парторг колхоза и представитель райкома, мы положили, конечно, куски получше. Было так: все начальство и вообще вся эта иерархия знали свое место и давали знать каждому из нас наше место в обществе.
Где-то в часа три плов уже был готов, и бригадир торжественно пригласил всех к обеду. Мы с Абдумаликом стали разносить плов, который из казана в ляганы перекладывал Хурром-бобо. Парторг и приглашенные принялись за еду. В это время откуда-то появилось человек десять, и они тоже сели за достархан. Я не знал, кто они, но я точно знал, что все они колхозные коммунисты. После того как поели все, в казане оставалось достаточно много мяса и плова, и Хурром-бобо весело подмигивал нам: мол, вот, как только уйдут коммунисты, мы все наедимся плова вдоволь. Надо сказать, что и сам Хурром-бобо не брал в рот и крошки хлеба.
Говорят: две беды в один день не приходят. Но это был не тот день. Весь мир был против наших голодных желудков. После того, как поели все, одноглазый парторг Каюмов подошел к Хурром-бобо и приказал весь оставшийся плов переложить в большой эмалированый тазик, заранее припасенный у него в УАЗике. Неохотно, по приказу бригадира, находившегося рядом с парторгом, мы с Абдумаликом держали тазик, и Хурром-бобо медленно перекладывал плов маленькими частями, ожидая, когда одноглазый скажет: "Хватит". Но парторг так и не сказал долгожданное слово. Напротив, добавил:
- Хурром-бобо, ты можешь класть весь плов потому, что в правлении колхоза я обещал, что приду с пловом, а там человек двадцать ждет плова.
Хурром-бобо был одним из авторитетных людей нашего колхоза, но и он все-таки не сумел возразить парторгу и сказать о том, что мы, дети, тоже очень голодны. Тогда все боялись парторгов, но такой парторг, как наш одноглазый Каюмов, был хуже смерти.
Когда весь ароматнейший плов перекочевал из казана в тазик, Каюмов приказал одному из своих активистов накрыть плов в тазике кусками оставшихся на достархане лепешек. Хочу отметить, что у нас в Средней Азии на свадьбы и другие праздники заказывается так называемый "базар-нон" и, по-моему, нет в мире вкуснее хлеба, чем "базар-нон". Так вот, тот проклятый партактивист переусердствовал и, чтобы угодить своему шефу, положил в тазик сверх плова оставшийся "базар-нон", да так, что на достархане не осталось ни крошки хлеба.
Мы с Абдумаликом, угнетенные происходящим, собственноручно положили в багажник машины тазик плова с "базар-нон" и оставшимися дынями и арбузами. Плов в тазике все еще дразнил ароматнейшим запахом, а цвет созревших кизилкумовских дынь удваивал стоны наших голодных желудков. И тогда, может быть в первый раз в своей жизни, я стал ненавидеть всех начальников, всю эту колхозную иерархию, на наших глазах уничтоживших все продукты недавнего пиршества.
Парторг и проклятые активисты уехали. Исчезли и бригадир с табельщиком, довольные тем, что получили от парторга два-три хвалебных слова в свой адрес. Угодить партийному руководству значило много, очень много.
Хурром-бобо в нашу сторону не смотрел, виновато ковыряя остатки пригоревшего риса на дне огромного казана. Я и Абдумалик сели на дальний край пустого достархана, усыпанного корками арбуза и дынь. И сейчас удивляюсь, как это произошло, но неожиданно для самих себя и почти одновременно мы негромко заплакали. Неописуемая ненависть ко всем и всему и какая-то детская слабость души и обида, нескончаемая обида... Плакали, пока не подошел Хурром-бобо.
- Коммунистлар - паразитлар" - сказал он по-узбекски.
- Ух, собаки, всю жизнь я их ненавижу. Но, сынки мои, вы простите меня: знал я о привычках парторгов, - не первый, сотый раз готовлю еду, - но такого не предвидел. Мне надо было еще утром накормить вас как следует. Во всем виноват я.
Посидели вместе какое-то время, но слезы текли как бы сами собой. Особенно усердствовал я, а Абдумалик, как бы стыдясь, не поднимал голову и похлипывал. Первым поднялся я. Помыл лицо, попил водички. Пил много, заполняя водой пустой желудок. Умылся и Абдумалик. Чтобы как-то развлечь нас, Хурром-бобо принялся рассказывать нам веселые истории о проделках колхозных руководителей, а потом с виноватым лицом попросил:
- Сынки мои, я бы и сам помыл эту громаду посуды, но думаю, что не осилю - стар стал. Надо посуду помыть и сложить в ящики. Потерпите немного, скоро придет за нами арба, и мы на арбе поедем в кишлак.
Ну, что поделаешь, можно было и убежать, но, как и все в нашем кишлаке, мы имели огромное уважение к Хурром-бобо. Помыли всю посуду, сложили в ящики. Часов в шесть приехала арба.
Мы погрузили на нее кухонную утварь и вместе Хурром-бобо отправились в кишлак. Поначалу, скрипя педалями старых велосипедов, мы принялись было сопровождать всю эту печальную процессию, но вскоре оторвались вперед. И всю дорогу к кишлаку отчаянными голосами материли коммунистов. Мы произнесли по-таджикски, на узбекском и на русском языках тоже, все матерные слова, которые знали к тому времени, а знали мы не мало. Те, кто встречал нас по дороге, с удивлением оборачивались: не с ума ли сошли ребята? Нет, мы с ума не сошли. В тот день у нас было полное право материться, и коммунисты тогда заслуживали чего-то более серьезного в наказание. Но кому было их наказать? Абсолютно некому.
По дороге заехали к Абдумалику домой. Он вынес подсохших лепешек. Поели, запив арычной водой. А вечером мама сказала мне, что зря я утром не взял еду. Но это я потом понял, что тысячу раз зря отказался от маминой лепешки.
Вот, после того случая, слова Хурром-бобо "коммунистлар - паразитлар" стали для нас почти паролем и каждый раз, когда мы друг друга встречали, тут же старались первыми произнести эти слова. Абдумалик все время доказывал, что первым и громче, чем он заплакал я. А я оправдывался, что был моложе его, и слезы текли прямо из желудка. Но всегда мы улыбались, вспоминая тот случай. А то, что все коммунисты - паразиты, не могу сказать, разные люди были. Но вообще-то, история что-то показала.
Много воды утекло с тех пор. Мы повзрослели, отслужили в Армии, вернулись в кишлак, поженились, детишки пошли. У Абдумалика было много проблем, что-то у него не ладилось с семьей. А Хурром-бобо давно нет в живых. Другие стали готовить плов на свадьбах и парторгам.
Готовили помногу, очень помногу и потом, не съеденные ляганы плова и огромные чаны с "базар-нон" отдавали на корм скоту или просто выбрасывали, сваливали в арык. Кто знает, может быть поэтому Аллах рассердился на нас, и сейчас просто не из чего готовить плов и очень редки праздники у моих односельчан. Да, уже более 100 тысяч погибло в моей стране... Не лезет плов в рот, когда слезы текут и на душе темно.
Я живу далеко от моего кишлака, очень далеко. Может быть, съел тысячу ляганов плова, но никогда не забуду шипение тех кусков баранины вперекаленном казане и аромат чудеснейшего плова, который мы так и не поели."
Намерение переходит в ПРИЧИНУ и это так 
